wolfox и falcina соблазнили меня развлечением упомянуть пять книг, в которых ты находишь себя между строк. Тяжёлый на подъём, я решил сперва всё обдумать, ведь явно речь идёт не просто о любимых книгах. Но обдумав, пришёл к очевидному: любимые книги и те, которыми я мог бы описать свою жизненную философию, пересекаются более чем изрядно. Поэтому готов высказаться. Единственный момент: я позволю себе семь книжек, а не пять. Почему? Да потому что не вижу, отчего бы благородному дону не позволить себе семь книжек вместо пяти!Итак, в хронологическом порядке:
1. Роберт Грейвз "Мифы Древней Греции" (М.: Прогресс, 1992)
Греческая мифология – одна из трёх главных страстей моего детства. Это призма, через которую я воспринимал мир, когда был маленьким. Из неё выросли почти все последующие хобби и пристрастия. Книжек про богов и героев было очень много, и Кун был, разумеется, и, собственно, источники, но "Мифы" Грейвза, наверное, оказались самыми важными, потому что сочетали внятную структуру с поэтичностью изложения. Ну и конечно же прочтение пеласгического мифа творения было невероятным околосексуальным переживанием.
2. Чавдар Аладжов "Морские сказки", том 1 (София-Пресс, 1965)
Сборников сказок дома было не меньше, самых разных, но вот этот – болгарского издания, формата А3, в твёрдом переплёте, с фантасмагорическими иллюстрациями Борислава Стоева – врезался в память очень остро. Книжка хранится у меня и по сей день. Возможно, она предопределила написание Тентаклиады. Здесь собраны истории разных народов, связанные, так или иначе, с морем. О приключениях Синдбада впервые я узнал тоже отсюда.
3. Франсуа Рабле "Гаргантюа и Пантагрюэль" (М.: Гослитиздат, 1961)
Я начал Рабле примерно лет в восемь. Роскошное дедушкино подарочное издание в переводе Николая Любимова и с иллюстрациями Гюстава Доре, как выяснилось позже, было лишено, из соображений цензуры, некоторых глав. Но даже так это было совершенно головокружительное путешествие. Да и когда ещё читать подобный бурлеск изумительной разнузданности, если не в детстве?! Поэтому теперь у меня всё хорошо с юмором.
4. Льюис Кэрролл "Приключения Алисы в Стране Чудес" (М.: Дет. лит., 1979)
Разумеется, я прочитал Алису чуть раньше Гаргантюа и Пантагрюэля. Но в контексте поставленной задачи Кэрролла следует упомянуть после, потому что по-настоящему наслаждаться его лингвистической эквилибристикой и анализировать через неё окружающее я научился намного позднее. И да, я очень люблю именно этот перевод, Бориса Заходера, потому что последний решил здесь невероятно сложную задачу: рассказать историю по-русски так же многомерно и увлекательно, как она звучит по-английски, без потери нюансов.
Здесь младенчество постепенно заканчивается, и далее я не указываю библиографические данные: предыдущие четыре книжки, как и всё из хрустально-солнечного детства, важны ещё и как артефакты; последующие же – исключительно тексты, самоценные и независимые в любой форме.
5. Братья Стругацкие "Трудно быть богом"
Да, именно так, к теме вчерашней записи: ТББ по-прежнему остаётся моим самым любимым романом Стругацких, пусть формально это и повесть. Какое там словообразование! Хотел бы я так уметь придумывать имена! Только блистательный японист Аркадий Натанович мог придумать слово Румата, на сто процентов состоящее из японских слогов, но звучащее более по-европейски, чем любое из рыцарских имён. А какая алитеррация! Орёл наш, дон Рэба. Ох... В Комментариях к пройденному Борис Натанович говорит, что они планировали весёлый и удалой приключенческий текст в духе Трёх мушкетёров, а получилась невероятной художественной мощи трагедия. Но знаете что? Несмотря на весь пугающе актуальный средневековый мрак, несмотря на неразрешимость конфликтов и пронзительность потерь, для меня ТББ остаётся очень светлой книгой. Потому что там есть настоящее детство, настоящие чувства, настоящие мысли. Наверное, это идеальное произведение. И поэтому его, например, никогда нельзя идеально экранизировать.
6. Михаил Булгаков "Мастер и Маргарита"
К слову о невозможности экранизаций. Ни одна из виденных мною театральных, телевизионных или кинопостановок Мастера и Маргариты не удовлетворяла меня и близко. Думаю, это потому, что роман слишком личный – для каждого читателя. Я люблю его очень сильно, и образы героев выписаны у меня в голове слишком чётко для того, чтобы кто-то другой посмел подойти к ним с творческим прочтением. Ну и конечно это своего рода Библия. Не потому что там встречаются библейские сюжеты, конечно же: исключительно функционально. Это роман практически обо всём на свете, при этом чертовски гуманистичен. Как и Библия. Симпатичнейший Дмитрий Быков отчего-то усматривает в МиМ оправдание зла. Отец Кураев чуть более осторожно говорит, что это не точно. По-моему, обе версии – полная ерунда. Мастер и Маргарита исключительно про человечность.
7. Николай Гоголь "Мёртвые души"
Гоголя я поставлю в самый конец просто потому, что по-настоящему воспринял поэму относительно недавно. Вообще Гоголь безусловно самый главный русский писатель и Мёртвые души – главный русский роман (поэма, да), в этом вопросе я достаточно категоричен и ни один толстовский текст не в состоянии меня переубедить. Но сегодня речь о философии и взгляде на жизнь, так? Так вот Мёртвые души показывают мир именно так, как я его представляю себе. Люди в нём эстетически похожи на гротескные фэнтезийные фигурки, как в фильмах Тима Бёртона, но при этом все они – чрезвычайно трогательные, ранимые и настоящие. И конечно в этом мире никогда – НИКОГДА! – не бывает недостатка в петухе, предвозвестнике переменчивой погоды.
Видите, список у меня получился довольно банальным, но зато как приятно, что ни одного текста в жанре реализма здесь нет и в помине! И хотя мой любимый Быков ничего не понимает в Мастере и Маргарите, он абсолютно прав в том, что за фантастикой будущее литературы.
UPD: А Грейвз-то 92-го года издания, только сейчас заметил! Я уже был взросленький. Но пусть всё же остаётся хронологически первым, как закономерный итог мифологического детства.
